Думая о женской красоте, я всегда вспоминаю поговорку о том, что «есть цветы ранние и есть цветы поздние». Одни уже рождаются такими белокурыми красавицами, что сразу понятно: ей судьбой уготовано быть звездой. Красота же иных раскрывается не сразу и не скоро, зачастую ближе к 30 — через возраст, любовь и роды, долгую дорогу к себе и мир в душе.
Я 17 лет фотографировала женщин. Тысячи часов ретуши дали мне возможность по миллиметру изучить женское тело. Все эти острые ключицы, тонкие пальцы, нервные губы. Родинки, татуировки и... страх, который возникает у каждой, когда она оказывается по ту сторону объектива — страх встретиться с той частью себя, о которой ты ничего не знаешь и не желаешь знать.
На карточках хочется видеть себя изящной и хрупкой, как на разворотах в глянце. Немножко роковой — такой, от которой теряют голову. Такой, которая никогда ни о чем не просит, не ждет, не боится времени, уходит первой. В ее глазах отражаются огни больших городов, а тело упругое и чувственное. Мужская рубашка на ней смотрится лучше любого маленького черного платья, а легкая синева под глазами — это тень от длинных ресниц, а не пять часов сна или траур по неслучившемуся.
Такую сложно представить ревущей ночь напролет, когда на утро лицо превращается в месиво из кожи и слез, и нужен день, чтобы прийти в себя, и пусть не хочется, но надо звонить, и врать, и брать выходной, заваривать крепкий чай и долго смотреть в потолок, прислушиваясь, как внутри внезапно стало гулко и пусто.
Такую сложно представить в такой ситуации — а ведь среди нас нет ни одной, которая бы через это не проходила. Не находила себя однажды сползающей по стенке в ванной в беззвучной истерике в какую-нибудь особенно темную ночь, когда ты больше похожа на потрепанного зайца с вельветовыми проплешинами и костяной пуговицей вместо глаза, чем на ту, которая никогда ни о чем не просит, не ждет, не боится времени, уходит первой...
Ни одна из таких ночей не проходит бесследно.
Ни один из звонков, когда «абонент недоступен», а ведь должен был прилететь и позвонить еще несколько часов назад.
Ни одно утро, когда просыпаешься в мертвой тишине в семейной кровати, и от пустых простыней так отчетливо веет предательством — тянет холодом прямо по позвоночнику, что кажется:
Жизнь впереди долгая, а ты — Гренландия. Температура внутри падает, дрейфуют льды.
По эту сторону объектива много говоришь, еще больше — слушаешь. И если слушать достаточно хорошо, можно научиться читать тело, как книгу: видеть горькие и счастливые главы, оставленные кем-то пометки. Главное — листать бережно.
Не загибать уголки.
И, знаете, что я хочу сказать? Мы — красивые. Со всеми нашими трещинками и сколами. Потому что они — про жизнь и дорогу домой, про долгие мили пути, уставшего ангела за плечом, отросшие фамильные корни. Про все эти чертовы борщи, стиранные руками пеленки, забрызганные маслом поверхности. Про все наши сложные выборы, «да» и «нет», экстазы и всхлипы. Про то, как приходит зима, пока ты едешь в метро, про похмелье наутро, про с удовольствием пропущенные звонки, с налетом сожаления — неотправленные смски. Про боль в пояснице, засохшие контактные линзы, одинокое Рождество дома, шарлотку, которую некому есть, — это все мы, это про нас. Равно как и про те мгновения, когда мы остро ощущаем, что живы, что счастливы — такие прозрачные, легкие, будто светимся...
Вот про это — для этого! — морщинки и трещинки, недостатки и шероховатости: чтобы было чем зацепиться — за жизнь и Другого, и совпасть, и срастись, прорасти — один в одного.
Так, глядя на свои ладони, я вижу не ума
и сердца линии, а сплетенные нити:
вот колючая, суровая, крепкая — ей привязана
к мужу;
а вот нежная, тонкая, шелковая, это — дочь.
Изучая следы на теле, я вижу прошлое.
Принимая следы
на теле — становлюсь
еще красивее, чем вчера.
|
|
|
|
|
|
