Нобелевский лауреат Иосиф Бродский обошел всех собратьев по перу по числу посвящений одной-единственной женщине — загадочной «М.Б.» Все его стихи были посвящены художнице Марине Басмановой, которую поэт даже считал своей невестой.
Иосиф Бродский и Марина Басманова впервые встретились 2 марта 1962 года на вечеринке в квартире будущего известного композитора Бориса Тищенко. Это была любовь с первого взгляда. Казалось, что ничто не может разлучить их.
Однако судьба распорядилась так, что пара рассталась. Когда накануне нового, 1964 года Бродский скрывался от милиции в Москве, опасаясь быть арестованным за тунеядство, Марина ушла к его другу.
Когда до Бродского дошли слухи об измене Марины, он сорвался в Ленинград, наплевав на все. А спустя несколько дней его арестовали прямо на улице и положили в психиатрическую больницу для «судебной экспертизы». Затем состоялся знаменитый процесс, который закончился для Бродского ссылкой на три года в Архангельскую область.
Басманова несколько раз приезжала к нему в деревню Норенскую Архангельской области и подолгу жила в очень скромных условиях. В череде этих встреч и прощаний в 1968 году у пары родился сын Андрей. Над Бродским сгущались тучи: люди из органов недвусмысленно советовали ему уехать на Запад. Он до последнего надеялся, что эмигрируют они вместе: он, она и сын...
Бродский уехал один. Еще не один год он продолжал посвящать стихи Марине. Словно в отместку за ее измену, он менял женщин как перчатки, не уставая повторять, что никогда в жизни не сможет ни с кем ужиться под одной крышей, кроме как со своим любимым котом Миссисипи.
Бродский и кот.
Все изменилось, когда однажды на лекции в Сорбонне Бродский увидел среди своих студентов-славистов Марию Соццани, которая позже стала не только любящей женой, но и верным другом и помощницей во всех литературно-издательских делах. Но все это будет потом, потом... А в 1971 году он посвятил стихотворение своей «М.Б.»
Я дважды пробуждался этой
ночью
и брел к окну, и фонари в окне,
обрывок фразы, сказанной во сне,
сводя на нет, подобно многоточью,
не приносили утешенья мне.
Ты снилась мне беременной, и вот,
проживши столько лет с тобой в разлуке,
я чувствовал вину свою, и руки,
ощупывая с радостью живот,
на практике нашаривали брюки
и выключатель. И бредя к окну,
я знал, что оставлял тебя одну
там, в темноте, во сне, где терпеливо
ждала ты и не ставила в вину,
когда я возвращался, перерыва
умышленного. Ибо в темноте —
там длится то, что сорвалось при свете.
Мы там женаты, венчаны, мы те
двуспинные чудовища, и дети —
лишь оправданье нашей наготе.
В какую-нибудь будущую ночь
ты вновь придешь усталая, худая,
и я увижу сына или дочь,
еще никак не названных, — тогда я
не дернусь к выключателю и прочь
руки не протяну уже, не вправе
оставить вас в том царствии теней,
безмолвных, перед изгородью дней,
впадающих в зависимость от яви,
с моей недосягаемостью в ней.