Октябрь, 1918. Из письма Марины Цветаевой Никодиму
Плуцер-Сарна:
Пишу Вам это письмо с наслаждением, не доходящим,
однако, до сладострастия, ибо сладострастие —
умопомрачение, а я — вполне трезва.
Я Вас больше не люблю.
Ничего не случилось, — жизнь случилась.
Я не думаю о Вас ни утром, просыпаясь,
ни ночью, засыпая, ни на улице, ни под
музыку, — никогда.
Если бы Вы полюбили другую женщину, я бы
улыбнулась — с высокомерным умилением —
и задумалась — с любопытством — о Вас
и о ней.
Я — вышла из игры.
— Все, что я чувствую к Вам — легкое волнение
от голоса, и то общее творческое волнение, как
всегда в присутствии ума-партнера.
Ваше лицо мне по-прежнему нравится.
— Почему я Вас больше не люблю? Зная меня,
Вы не ждете «не знаю».
Два года подряд я — мысленно — в душе
своей — таскала Вас с собой по всем дорогам, залам,
церквам, вагонам, я не расставалась с Вами
ни на секунду, считала часы, ждала звонка,
лежала, как мертвая, если звонка не было, всё, как все,
и все-таки не всё, как все.
Вижу Ваше смуглое лицо над стаканом кофе — в кофейном
и табачном дыму — Вы были как бархат, я говорю
о голосе — и как сталь — говорю
о словах — я любовалась Вами, я Вас очень
любила.
Одно сравнение — причудливое, но вернейшее:
Вы были для меня тем барабанным боем, подымающим
на ноги в полночь всех мальчишек города.
— Вы первый перестали любить меня. Если бы этого
не случилось, я бы до сих пор Вас любила, ибо
я люблю всегда до самой последней возможности.
Сначала Вы приходили в 4 часа, потом
в 5 ч., потом в 6 ч., потом в восьмом,
потом совсем перестали.
Вы не разлюбили меня (как отрезать).
Вы просто перестали любить меня каждую минуту своей
жизни, и я сделала то же, послушалась Вас, как
всегда.
Вы первый забыли, кто я.
Пишу Вам без горечи — и без наслаждения. Вы без
горечи — и без наслаждения, Вы все-таки лучший
знаток во мне, чем кто-нибудь, я просто рассказываю Вам,
как знатоку и ценителю — и я думаю, что Вы
по старой привычке похвалите меня за точность
чувствования и передачи.
